И в результате третьего раздела Польши (Курляндская губерния).
До середины XIX века губернии обладали значительной автономией и до конца своего существования сохраняли часть отдельной от общеимперской правовой системы. В 1915-1918 гг. губернии были заняты немецкими войсками; на их бывшей территории возникли независимые латвийское и эстонское государства, а небольшая часть Курляндской губернии (крайний юго-запад её территории с городом Паланга) отошла к Литве.
С XIII по XVI век территория будущих остзейских губерний входила в состав созданной в ходе крестовых походов Ливонской конфедерации . В этот период в регионе сформировались такие особенности, как доминирование в обществе западного христианства (изначально католицизма, затем лютеранства) и балтийских немцев . После Ливонской войны Эстляндия принадлежала Швеции (Шведская Эстляндия ; Эзель кратковременно относился к Дании), Курляндия - Речи Посполитой, Лифляндия - изначально Польше (как часть Задвинского герцогства), но в XVII веке была завоёвана Швецией (Шведская Ливония).
Лифляндские Правила 1804 г. отменяли прежнее крепостное право, заменяя его системой подчинения крестьян помещикам по прусскому образцу
Отмена крепостного права в остзейских губерниях произошла раньше, чем в великорусских - при Александре Первом (1816 материковая Эстляндия 1817 Курляндия 1818 Эзель 1819 Лифляндия), но крестьяне были освобождены без земли.
В составе Российской империи остзейские губернии обладали особым статусом. В основе управления ими лежало местное законодательство («Свод местных узаконений губерний Остзейских») по которому внутреннее управление краем осуществлялись органами дворянства наряду с правительственными учреждениями. Хотя сфера компетенции последних с конца XVIII века расширялась, вплоть до начала Первой мировой войны, губернатор как представитель центральной власти, был вынужден строить свою служебную деятельность так, чтобы не нарушать привилегий остзейского дворянства .
Вопрос о соотношении общеимперского и местного законодательства в остзейских губерниях активно обсуждалась юристами России в 1830-1890-е годы. Местные (остзейские) правоведы, представлявшие школу видного представителя прибалтийско-немецкой юридической школы Ф. фон Бунге , настаивали, что в крае могли иметь силу только законы, специально для него изданные, а из русских - лишь те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось. Школа Бунге допускала применение общеимперского законодательства только при условии соответствия применявшихся норм основам местного правопорядка, и только тогда, когда в остзейском имелся пробел.
Оппонентом школы Бунге выступил в конце 1890 годов П. И. Беляев. По его мнению, в крае действовало общеимперское право, и остзейские законы он рассматривал как часть русского законодательства. Данная концепция оправдывала вмешательство правительства социальные и экономические отношения в Прибалтике .
Wikimedia Foundation . 2010 .
- … Википедия
Современная Прибалтика: Калининградская область, Литва, Латвия, Эстония Прибалтика область в Северной Европе, пр … Википедия
Историч. один из 19 экономических районов СССР, состоял из трёх прибалтийских союзных республик (Латвийская ССР, Литовская ССР, Эстонская ССР) и Калининградской области РСФСР. в экономико географическом анализе мирохозяйственного… … Википедия
Содержание: I. Статистика: 1) Число обитателей Земли вообще и Европы в частности; 2) Густота населения; 3) Размещение населения; 4) Состав населения: а) по полу, b) по возрасту, с) по полу и возрасту, d) по полу, возрасту и семейному положению;… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена. Вы можете отредактиро … Википедия
Фрагмент стальной линейки, один дюйм визуально равен двум с половиной сантиметрам Дюйм (от нидерл. duim большой палец) русское название для единицы измерения расстояния в некоторых европейских неметрических системах мер, обычно равной 1/12 или… … Википедия
Родные братья, живописцы пейзажей и перспективных видов, были дети мещанина города Луха, Костромской губернии. Старший из них Григорий Чернецов (1801 1865) еще в детстве выказывал любовь и способность к рисованию. П.И. Свиньин, проездом через Лух … Биографический словарь
Родные братья, живописцы пейзажей и перспективных видов, дети мещанина города Луха Костромской губернии. Старший из них Григорий Ч.(1801 1865) еще в детстве выказывал любовь и способность к рисованию. П. И. Свиньин, проезжая через Лух, обратил… … Большая биографическая энциклопедия
Baltic governorates - For information about independent Baltic countries, see Baltic states. Baltic governorates Governorates of the Russian Empire … Wikipedia
Н. С. Андреева
(Исследование в рамках виртуальной мастерской „Власть и общество в политическом и этноконфессионалъном пространстве России: история и современность ".)
Прибалтийские губернии в составе Российской империи обладали особым статусом: общее управление ими осуществлялось на основании местного законодательства - Свода местных узаконений губерний Остзейских, закрепившего специфические черты административного устройства края. Они заключались в том, что функции внутреннего управления краем осуществлялись органами дворянства наряду с правительственными учреждениями. Несмотря на неуклонное с конца 18 в. расширение сферы компетенции последних, губернатор, являвшийся представителем центральной власти, вплоть до начала первой мировой войны, был вынужден строить свою служебную деятельность так, чтобы не нарушать привилегий дворянства.
Непростым представляется вопрос о соотношении в Остзейских губерниях общеимперского и местного законодательства (т.е. могли ли действовать там нормы российского права и в каких случаях). Эта проблема активно обсуждалась российскими и прибалтийскими юристами в 30-90-х годах 19 в. По мнению остзейских правоведов, опиравшихся в этом отношении на теорию, обоснованную видным представителем прибалтийсконемецкой юридической школы Ф. фон Бунге (он руководил кодификацией местного законодательства), в крае могли иметь силу только законы, специально для него изданные, а из российских только те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось. Применение общеимперского законодательства допускалось (при условии соответствия применявшихся норм основам местного правопорядка) только тогда, когда в остзейском имелся пробел1.
Эта точка зрения была подвергнута критике юристом П.И.Беляевым в конце 90-х г. 19 в., по мнению которого в крае действовало общеимперское право, остзейские законы являлись частью русского законодательства, никакого особого местного правопорядка там не существовало2. Данная концепция полностью оправдывала вмешательство правительства в прибалтийские социальные и экономические отношения.
В целом Остзейские губернии до первой мировой войны управлялись на основании Свода местных узаконений и особо для них изданных законов (включавшихся в продолжение Свода). Как показывала практика, законотворческая деятельность правительства в отношении Прибалтики строилась на принципах, близких к теории Ф. фон Бунге. Однако в 19 в. наметилась тенденция (в частности, на нее указывал правовед барон Б.Э.Нольде) замены местного права общеимперским,3 что свидетельствовало о постепенном объединении Прибалтики с коренными Российскими губерниями.
1. Роль дворянства в управлении краем.
В связи с тем, что остзейское дворянство являлось главной социальной опорой особого статуса Прибалтики в составе государства, представляется необходимым подробно остановиться на характеристике его роли в местном управлении.
Унификационные мероприятия правительства конца 70-80-х гг. 19 в, напрямую затрагивали коренные интересы прибалтийско-немецкого дворянства. Так, в 1877 г. на Прибалтийские губернии было распространено городовое положение 1870 г., которое ликвидировало средневековые гильдии и цехи и перестроило городское управление на чисто буржуазных принципах. В 1888 г. была реализована полицейская реформа, заменившая сословные полицейские учреждения государственными (все же, при этом сохранялись волостная и мызная полиция; право мызной полиции просуществовало вплоть до 1916 г.); в 1889 г. последовала судебная реформа, распространившая на Прибалтийские губернии судебные уставы 1864 г. (однако институт присяжных заседателей здесь так и не был введен). Законами 1886 и 1887 гг. народные школы и учительские семинарии изымались из ведения дворянства и переходили в подчинение Министерства народного просвещения. Русский язык был окончательно введен в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой (переход к этому осуществлялся с 1850 г.)4.
Несмотря на то, что все эти правительственные реформы значительно урезали компетенцию рыцарств (организаций прибалтийского дворянства), изъяв из их ведения судебные дела, полицию, а также руководство сельскими школами, она все же оставалась достаточно широкой. Рыцарства продолжали пользоваться важными, как они именовались в публицистике, «политическими правами»: правом участия в управлении лютеранской церковью губерний и империи (ряд ее высших должностей замещался представителями прибалтийского дворянства), и руководства земским делом и, таким образом, сохранили свою определяющую роль во внутренней жизни края.
Следует отметить, что прибалтийское дворянство, в отличие от дворянства внутренних губерний, пользовалось широким самоуправлением. Компетенция ландтага (собрания дворян губернии), составлявшего основу органов самоуправления этого сословия (за исключением Курляндии, где наиболее важная роль принадлежала приходским собраниям), не ограничивалась; предметом его совещаний могли быть все без исключения вопросы, касавшиеся дел корпорации и жизни края в целом. Согласно действовавшему законодательству, принятые ландтагом решения по сословным делам не подлежали утверждению со стороны губернских властей и сообщались им только для сведения5. Этот порядок вызывал частые столкновения губернаторов с дворянством и служил поводом для обвинения последнего в оппозиции государственной власти. Рыцарство же рассматривало подобные требования со стороны губернской администрации как посягательство на свои законные права. В частности, конфликт, возникший между губернатором и ландратской коллегией (один из высших органов дворянского самоуправления) из-за ее отказа предоставить губернатору подробные сведения и документы о постановлениях, принятых ландтагом, разбирался Сенатом, Комитетом министров и Министром внутренних дел в течение пяти лет: с 1898 по 1903 гг. Все требования губернатора были признаны обоснованными, а ландратская коллегия - обязанной представлять губернскому начальству положения ландтагов, конвентов и уездных собраний в ясном и четком изложении6. Частые конфликты подобного рода побуждали местные власти ходатайствовать перед правительством о преобразовании рыцарств по образцу дворянских организаций внутренних губерний.
О степени самоуправления, предоставленного остзейскому дворянству, свидетельствует тот факт, что в Курляндии и Эстляндии предводители дворянства и дворянские чиновники, после их избрания ландтагом, вступали в должность без утверждения со стороны высших властей, в Лифляндии и на острове Эзель действовал иной порядок - по два кандидата на должности ландратов и предводителя дворянства представлялись на утверждение губернатора, которому принадлежал окончательный выбор7.
Существование дворянской кассы, пополнявшейся посредством самообложения членов корпорации, и доходы, поступавшие от «имений рыцарства» (имений, пожалованных на содержание дворянских чиновников), гарантировали финансовую независимость дворянских организаций. Предоставленное им право непосредственного обращения (фактически законодательной инициативы) к местному начальству, Министру внутренних дел, а в наиболее важных случаях и к императору обеспечивали остзейскому дворянству широкую автономию в вопросах сословного самоуправления8.
В то же время по правовому положению в составе общества прибалтийское дворянство образовывало две неравноправные группы: к одной, немногочисленной, относились представители т.н. имматрикулированных (или матрикулованных) родов, то есть внесенных в матрикулу - дворянскую родословную книгу (каждое из четырех рыцарств - Эстляндское, Лифляндское, Курляндское и Эзельское имело свою матрикулу). Они именовались рыцарством, в отличие от нематрикулированных дворян - ландзассов (называвшихся также земством); в 1863 г. для этой категории были созданы особые родословные книги, отличные от матрикул9. По данным, приведенным М.М.Духановым, на начало 80-х г. 19 в., внесенных в матрикулы фамилий, насчитывалось в Лифляндии 405, в Эстляндии-335, в Курляндии-336, на острове Эзель-11010. Рыцарство обладало всею полнотою прав в составе корпорации - должности по дворянскому самоуправлению замещались только из числа его представителей (при условии, что они владели дворянскими вотчинами), за исключением некоторых малозначительных, таких как должность казначея (её могли занимать лица всякого состояния), светского члена Генеральной консистории и некоторых других11. Матрикулованные дворяне, не владевшие вотчинами, не допускались до участия в самоуправлении, за исключением Курляндии, где в делах корпорации участвовали представители рыцарства, не являвшиеся собственниками вотчин, при условии соответствия их дохода установленному уровню имущественного ценза12.
Ландзассы, владевшие рыцарскими имениями, в каждом из трёх дворянских обществ пользовались разным объемом прав, так, в Лифляндии с 1841 г. им было предоставлено право голоса на ландтагах по вопросам о дворянских складках (взносы в порядке самообложения, часть которых шла на удовлетворение земских нужд), в Эстляндии они обрели это право в 1866 г., в Курляндии - в 1870 г13. Указами 18.02. и 5.11.1866 г. лицам всех сословий христианского вероисповедания разрешалось приобретать в Курляндии и Лифляндии недвижимость любого рода (в том числе и рыцарские вотчины), на Эстляндию и Эзель эта мера была распространена в 1869 г. Последовавшими в 1871 и 1881 гг. указами, в виде временной меры (позднее не отмененной), до участия в Лифляндском ландтаге допускались владельцы вотчин - не дворяне с правом личного голоса, за исключением вопросов, относившихся к внутренней жизни корпорации, таких как выборы дворянских чиновников, внесение в матрикулу, исключение из нее и т. д.; лицам всех сословий предоставлялось право быть избранными на должности по самоуправлению, кроме руководящих (предводителя, ландратов, уездных депутатов), а также за исключением должностей, замещавшихся дворянскими чиновниками15. В Курляндии это узаконение вступило в силу в 1870 г., здесь из среды не-дворян разрешалось избирать депутатов на ландтаг, но в таком случае рыцарство дополнительно избирало от себя еще одного депутата16.
ПРИБАЛТИЙСКИЙ КРАЙ (Остзейский край), в Российской Империи состоял из трех губерний: Эстляндской, Лифляндской и Курляндской. До 1876 составлял особое генерал-губернаторство. Прибалтийский край долгое время и после присоединения к России пользовался автономными правами и особенностями управления, ставившими его во многих отношениях в исключительное положение по сравнению с другими губерниями и областями России. Эти особенности и права постепенно сглаживались, но сохранились во многих частях сословного, общественного, административного и судебного устройства вплоть до 1917. Немцы (ок. 6% населения) составляли в качестве преобладающих дворян-землевладельцев, купцов и т. н. литератов (лиц свободных профессий) правящий, преимущественно городской, класс населения. Латыши на юге и эсты на севере (80% населения) представляли коренных жителей края: крестьян-собственников, батраков, низшие классы городского населения, часть литератов и купцов. По берегам Чудского оз. было много великорусских поселений, как и в восточном Иллукском у. Курляндии, где к великорусам примешивались белорусы и литва. Кроме того, в крупных городах - Риге, Ревеле, Юрьеве, Либаве жило много русских; евреи селились гл. обр. в Курляндии.
История. В течение XIV-XV в. шла борьба между ливонской ветвью Тевтонского ордена и епископами. Борьба эта закончилась в к. XV в. победой ордена, который с этого времени фактически стал управлять страной. С 1459 ордену была подчинена и Эстляндия. Апогея своего развития Ливонский орден достиг под предводительством опытного полководца геррмейстера Вальтера фон Плеттенберга (1494-1535), который избавился от зависимости от Тевтонского ордена, занятого в то время борьбой с Польшей. Реформация повлияла, однако же, разлагающим образом на устройство ордена, основанного на католицизме, и преемники Плеттенберга не смогли отвратить его гибели. В 1558 царь Иван IV Васильевич, взяв Дерпт, захватил в плен еп. Германа, и Дерптское епископство окончило свое существование. Эстляндия тогда же добровольно подчинилась Эрику XIV Шведскому. Епископ Эзеля и Курляндии продал свои владения в 1560 герцогу Магнусу Голштинскому, а геррмейстер Готхардт Кетлер заключил 28 нояб. 1561 с королем польским Сигизмундом Августом Виленский договор, на основании которого Курляндия становилась польским ленным герцогством; Кетлер же был утвержден наследным герцогом Курляндии. Часть Лифляндии, лежавшая севернее Западной Двины, была присоединена к Польше. Ливонского ордена не стало, но Рига в течение 20 лет сохраняла еще свою самостоятельность.
Сигизмунду Августу и Стефану Баторию пришлось защищать свои новые владения от Ивана IV. В 1582 по Запольскому договору царь отказался от Ливонии и уступил Дерпт Польше. При преемнике короля Стефана Сигизмунде III Лифляндия сделалась ареной иезуитской пропаганды и театром борьбы между Польшей, Швецией и Россией. Особенно энергично вел эту войну сын Карла IX Шведского Густав Адольф, овладевший Эстляндией и Лифляндией до Западной Двины. Он обратил внимание на внутренние дела страны, упорядочил судебные учреждения и церковное устройство, основал Дерптский университет (1632). Войны с Польшей, Данией и Россией при Карле X и Карле XI не лишили Швецию Ливонии. Тяжелые войны истощили ее финансы, но благодаря щедрости монархов, особенно королевы Христины, государственные имения не только в Швеции, но и в Ливонии и Эстляндии оказались в руках дворянства. Поэтому на рейхстаге в 1680 было постановлено отобрать уделы в Швеции и в Остзейском крае. Эта «редакция» была проведена в Лифляндии весьма круто, что, конечно, вызвало брожения в стране и, в свою очередь, побудило Карла XI в 1694 отменить в Лифляндии провинциальные штаты и поручить управление страной генерал-губернатору с неограниченными полномочиями.
Присоединение Лифляндии и Эстляндии к России совершилось в н. XVIII в. С началом Северной войны обе провинции сделались театром военных действий. После битвы под Полтавой Эстляндия и Лифляндия были окончательно заняты царем. В руках шведов остались только Рига, Пернава и Ревель, завоеванные в 1710. Петр I изданием жалованной грамоты тогда же утвердил привилегии дворянства и городских сословий Остзейского края. 30 авг. 1721 при заключении Ништадтского мира обе провинции формально были уступлены России Швецией. Что касается местного управления, то с 1710 Лифляндия и Эстляндия составляли одно целое, но уже в 1713 Петр I назначил для обеих провинций особых губернаторов. В 1722 Дерптский у. был отделен от Ревельской губ. и присоединен к Рижской. Судебные и полицейские установления остались, согласно капитуляции, без изменения. Губернатор осуществлял главный надзор за гражданской и военной частью, не нарушая преимуществ земских и городских сословий. Дворянство сосредоточило в своих руках земское управление, суд и земскую полицию (орднунгсгерихты). Только в одном отношении была проведена реформа. Петр I в 1718 учредил для Лифляндии и Эстляндии в С.-Петербурге верховный трибунал, который с 1737 подчинялся Сенату. Этому трибуналу были подчинены судебные учреждения провинций и магистраты Риги, Ревеля и Нарвы.
При Екатерине II в 1783 была предпринята крупная реформа введением Учреждения о губерниях в Лифляндии и Эстляндии. Вслед за этим в 1786 было установлено общерусское Городовое положение 1785. В 1795 состоялось присоединение Курляндии, которая в том же году была преобразована в Курляндскую губ. Только лесное управление осталось без изменения. Вслед за вступлением на престол имп. Павла I Учреждение о губерниях было отменено и указами от 28 нояб., 24 дек. 1796 и 5 февр. 1797 были восстановлены прежние местные установления, но с некоторыми изменениями, т. е. во всех трех губерниях остались губернские правления, губернские прокуроры и казенные палаты с казначействами; высшей судебной инстанцией сделался Сенат в Петербурге.
В 1801 все три провинции были объединены в отдельное генерал-губернаторство, которое существовало до 1876. В 1802 в Дерпте был учрежден университет с богословским факультетом для лиц лютеранского вероисповедания. 28 дек. 1832 были изданы узаконения для евангелическо-лютеранской церкви в России. В 1834 был преобразован гофгерих. Конец XIX в. проходил для Остзейского края под знаком целого ряда коренных реформ. 26 марта 1877 последовал указ о преобразовании городского управления; повсеместно было введено общее Городовое положение 1870. Реформа эта была окончена в 1878. Другая весьма важная реформа касалась полиции. Закон от 9 июня 1888 заменил прежнюю дворянскую выборную полицию правительственной на общих основаниях с незначительными изменениями. Функции исправника исполнял здесь уездный начальник. В Риге, Ревеле, Митаве и Дерпте существовали, кроме того, городские полицейские управления. Реорганизация полиции служила подготовительной мерой для другой коренной реформы, а именно преобразования судебной части и крестьянских присутственных мест. Уже имп. Александр II законом от 28 мая 1880 повелел ввести мировые суды по общерусскому образцу, но после смерти царя этот закон не был приведен в действие. Зато при имп. Александре III эта реформа совершилась. Закон от 3 июня 1886, который расширил компетенцию прокуратуры, подготовил почву, и по закону от 9 июня 1889 на Остзейский край были распространены с некоторыми изменениями судебные уставы 1864. Остзейское гражданское право при этом осталось в силе. Одновременно были назначены по крестьянским делам правительственные комиссары, на которых был возложен надзор за волостным общественным управлением и за правильным применением законов, определявших отношения крестьянства к помещикам. С введением в 1884 русского языка в преподавание были преобразованы и учебные заведения. Реформа эта распространялась не только на низшие и средние учебные заведения, но и на университет, ветеринарный институт в Юрьеве, политехнический институт в Риге.
Остзейское гражданское право с точки зрения источников особенно интересно тем, что значительное (если не преобладающее) место в нем занимали обычное право и судебная практика, а структура собственно писаных источников была чрезвычайно сложна по причинам перипетий исторической судьбы данных провинций, попеременно подпадавших под власть Польши, Швеции и России, свое исходное право во многом образовавших через заимствования также из различных правовых систем германского корня.
Что касается судебной практики и обычая как источников права, то кодификационный департамент имел тенденцию объединять эти два понятия, в качестве общего для них принимая термин "обычай" [Таковое неразличение или, в иных случаях, слабая дифференциация, нами уже рассматривалась выше; о судебной практике как о форме обычая см. в особенности: Малышев К. Курс общего гражданского права России. Т. I. СПб., 1878. Гл. II.].
Источники остзейского гражданского права до кодификации 1845 – 1864 гг. были следующими [Дорн Л. Б. Лекции по остзейскому праву, читанные в Императорском училище правоведения. Составитель А. Книрим. СПб., 1889. С. 5 – 13.]: Священное писание. Право римское, или, иначе, общее право. Следует отметить, что действовало оно на территории остзейских губерний в качестве права субсидиарного, причем не в качестве непосредственно римского права, но в той интерпретации последнего, которое имело распространение в Германии. Соответственно, хотя прибалтийские земли еще в XVI веке вышли в политическом плане из сферы юрисдикции Германской империи, но применялось римское право в том объеме и в тех трактовках, каковые имели распространение в современной Германии, так как правовые и в особенности научные связи балтийских губерний с метрополией никогда не порывались, а с начала XIX века значительно окрепли. Значение "общего", римского права в балтийских губерниях неоднородно для всех них, значительно разнится от территории к территории. В частности, несколько заостряя реальную ситуацию, Л. А. Кассо даже выделял две ветви (линии) остзейского права: лифляндско-эстляндскую, сохранившую значительное число древнесаксонских элементов, и курляндскую, имеющую сильную романистическую направленность [Кассо Л. А. Общие и местные гр. законы. С. 4 – 5.]. Рецепция римского ("общего") права приходится на времена шведского господства в балтийских губерниях: "в конце XVI века уже заметно сильное влияние "общего" права, а в XVII веке закончилась рецепция, стоявшая в тесной связи с таковым же процессом в Германии" [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 18 – 19. Отметим, что ряд понятий римского права вошел в право губерний остзейских не непосредственно через влияние германской рецепции юстинианова свода, но будучи опосредован шведским правом. Л. А. Кассо писал, в частности: "несомненно, например, что Testamentstadga 1675 г. способствовала установлению в Эстляндии более широкого понятия об имуществе, как о совокупности благ, применив это новое представление к учению об ограничении права распоряжения" [Кассо Л. А. Ф. Г. фон Бунге и остзейское гражданское право. СПб., 1897. С. 10].]. Объем заимствований из римского права был весьма велик, причиной чему во многом являлась неразработанность и недостаточность наличного местного права, а равно влияние общего движения немецкой юридической жизни тех лет.
Право каноническое. Л. Б. Дорн в данном случае уточнял, что "нужно различать каноническое право от церковного. Церковное право - jus ecclesiasticum есть совокупность норм, которыми определяется положение церкви. Каноническое же право - jus cannonicum есть совокупность правил, исходящих от духовных властей и имеющих отношение не только к церкви, но и к гражданскому и уголовному праву и судопроизводству" [Дорн Л. Б. Указ. соч. С. 6.]. Особенно значение канонического права в балтийских губерниях связано с орденским происхождением данных политических общин, в связи с чем каноническое право длительное время являлось собственно внутренним земским правом, не исключая рыцарское светское право, а сосуществуя с ним. Влияние канонического права на городской правовой быт и соответственно его значение в последнем случае как источника права было значительно слабее, что в первую очередь связано с меньшей адекватностью канонических норм регулированию данного типа отношений. Каноническое право, равно как и "общее", являлось в прибалтийских землях правом субсидиарным, но в ряде случаев применялось и в качестве основного, а именно в процессах с участием клириков. Право германское. К нему относились: 1) императорские постановления, 2) Саксонское Зерцало и 3) Libri feudorum - лангобардские законы в теоретической обработке, окончательную форму принявшие в glossa ordinaria Аккрусия. Принятые в Германии, они составили прибавление к Новеллам Юстиниана, и вошли в состав Красной Книги. Шведское земское (Landslag) и городовое (Stadtslag) уложение. В период шведского владычества в Эстляндии и Лифляндии предпринимались попытки распространения силы этих двух законодательных актов на балтийские провинции в полном объеме, но из-за сопротивления местного дворянства это предположение так и не было осуществлено вполне, ограничившись в отношении Эстляндии при герцоге Карле, а касательно Лифляндии при Густаве-Адольфе признанием субсидиарного значения данных источников. Однако и последнее решение не было реализовано вполне, поскольку к этому времени в качестве вспомогательного закона, как было отмечено выше, утвердилось уже римское право в германской обработке. Итог данного законодательного предприятия оказался тем, что вспомогательная сила шведских уложений была признана касательно введенных ими институтов (т. е. было признано, что в таковых случаях дела надлежит решать по шведским узаконениям, а не посредством аналогии римского права). Городу Нарве было пожаловано шведское право в полном объеме. Данное особое значение шведского права для Нарвы сохранялось и впоследствии, найдя отражение в своде 1864 г. Однако воспринятым нарвской практикой оказалось не одно для него предназначенное шведское городовое право. Так, по замечанию участника разработки остзейского свода нарвского магистрата Келера, на практике регулирование имущественных прав супругов испытало воздействие и шведского земского права [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 313]. Большее реальное значение имели новые шведские законы, как специально относящиеся до Эстляндии и Лифляндии, так и общие для всего королевства. "Таким образом - отмечает В. Нечаев, автор исторического раздела стати "Прибалтийское (остзейское) гражданское право" в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, - Эстляндия и Лифляндия получили новые уставы церковный (1686), опекунский (1669), вексельный (1671), о завещаниях (1686), ряд процессуальных и т. д.". Влияние шведских законов на правовой быт балтийских губерний, в первую очередь Лифляндии и Эстляндии, усилилось с наступлением периода русского владычества, получив реальное значение через судебную практику. Общерусское законодательство и Свод Законов Российской Империи (после 1835 г.). Вплоть до начала кодификационных работ в 30-х годах XIX века влияние русского права на право остзейских губерний следует признать весьма слабым, за исключением мер конца екатерининского правления по введению в балтийском крае учреждения о губерниях (1783 г.), однако отмененных вскорости по восшествии на престол Павла I (в ноябре 1796 г.). Стандартной практикой было издание законов с оговоркой о нераспространении их действия на балтийские губернии. Ситуация была такова, что выражая существующее положение эстляндский ревизионный комитет в середине 30-х годов XIX века писал в замечаниях на присланный II-м Отделением проект свода, "что общее русское право… у нас не применяется даже в качестве субсидиарного" [Цит. по: Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 215.]. Однако, если позитивное влияние русского гражданского права на остзейское было весьма слабо, то этого нельзя сказать о влиянии пассивном, а именно через значительное ослабление деятельности местных нормотворческих органов. Поскольку ландтаги и городские советы потеряли возможность существенным образом видоизменять действующее право (таковая возможность легально сохранялась за судебными местами, правомочными самостоятельно устанавливать процессуальные нормы, но в конце 20-х годов XIX века со стороны губернаторской власти и таковая обычная практика была сочтена по меньшей мере сомнительной с точки зрения закона [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 94 – 99. - изложение обстоятельств судебного дела Р.-И.-Л. Самсона фон Гиммельштиерна.]), то как следствие местное право стало активно пополняться через заимствования из права "общего". Права рыцарские и земские. Эстляндия. Древнейшим сборником местных законов, сохранявшим частично силу вплоть до свода 1864 г. и вошедшего действующей частью в состав последнего, являлось т. н. Вольдемар-Эрихское ленное право, приписывавшееся датскому королю Эрику VIII, согласно традиции издавшего данный сборник в 1315 г, собрав в нем постановления короля Вольдемра II, определяющие права вассалов в Эстляндии. Ф. Г. фон Бунге доказал, что сборник Вольдемар-Эрихского права, "как и позднейшие ливонские сборники, является не официальным кодексом, а частной работой, и что он содержит не датское, а германское права эстляндских вассалов, несмотря на то, что в нем излагаются привилегии, пожалованные им датскими королями" [Кассо Л. А. Ф. Г. фон Бунге… С. 6.]. Происхождение его относится к середине XIII века, первые известные списки датируются XV – XVI столетиями. Другой сборник, известный под именем Красной Книги (das gemeine freie Ritter- und Landrecht der Lande Harrien und Wierland), составлен по инициативе эстляндского рыцарства в 1546 г. секретарем Вольфгангом Шефорелем. Красная Книга содержит почти полный свод эстляндского рыцарского права (Вальдемар-Эрихское право, постановления датских королей и орденских магистратов и местную переработку Libri feudorum). Она послужила важным источником составленного в 1650 г. Филиппом Крузе Эстляндского рыцарского и земского права, подразделяющегося на шесть книг: 1) о судопроизводстве, 2) о брачном союзе и опеке, 3) о духовных завещаниях, наследстве по законы и дарениях, 4) о договорах, владении, праве собственности и давности, 5) о делах уголовных, 6) устав благочиния и благоустройства. В Лифляндии действовали следующие сборники: Рыцарское право и Вик-Эзельское ленное право. Свод рыцарского права, действовавший с половины XIV столетия, состоит из статей т. н. древнего рыцарского права, составленного в 1228 г. епископом рижским Альбертом I, большею же частью из постановлений, заимствованных из Саксонского Зерцала и обычного права. В основание данного сборника положено Вольдемар-Эрихское ленное право, переработанное с позиций интересов лифляндского рыцарства. Более позднее Лифляндское зерцало, составленное, вероятно, около середины XIV столетия, содержит регулирование иных сторон гражданского права, помимо ленных, бывших основным предметом интереса Рыцарского права. Вик-Эзельское ленное право (конец XV в.) содержит законы, действовавшие в Эзельском епископстве и частью в Эстляндии. Постановления Вик-Эзельского сборника заимствованы в основном из положений лифляндского зерцала, лифляндского рыцарского права и викского крестьянского права, имея в качестве общей, системообразующей основы Саксонское Зерцало. Законодательство Курляндии содержится в своде, известном под именем Курляндских статутов, для дворянства герцогств Курляндского и Семигальского изданных (Jura et leges in usum nobilitatis Curlandiae et Semigalliae). Этот статут был составлен в 1616 году польскими комиссарами, посланными для приведения тамошних дел в порядок. Главнейшими источниками служили местные обычаи и германские, в особенности саксонские законы. Вследствие бедности собственного права Курляндия отличалась особенно интенсивной и полной рецепцией римского права [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 19.], что видно, например, в законах о наследстве. В Пильтенском округе действовал особый местный свод, составленный дворянством в 1611 году и подтвержденный королем Сигизмундом III [Правительство Сигизмунда III обратилось к курляндскому дворянству с предложением в целях приведения в известность и упорядочения местного права разработать собственные варианты кодексов земского права. Из всех округов на предложение польской короны откликнулось исключительно пильтенское дворянство, чей проект получил утверждение. Вследствие этого вплоть до 1917 г. Пильтенский округ сохранял известное правовое своеобразие в области гражданского права, которое касалось нескольких десятков семейств.]; он известен под названием Пильтенских статутов. Пильтенские статуты составлены из тех же источников, как и Курляндские, а потому как те, так и другие в весьма многом сходны между собой. Еще одной отличительной чертой курляндского права выступает следствие того обстоятельства, что герцогство официально отошло к России только в 1793 году, по II-му разделу Польшу. В результате те акты, что были приняты русской властью касательно остзейских губерний с 1710 по 1793 гг., силы в отношении Курляндии не имели. Права городские: Эстляндия. Ревелю в 1248 году королем Дании Эриком IV было пожаловано право пользоваться любекским городовым правом, равно как в светских, так и в духовных делах. Любекское право помимо Ревеля было также во 2-й половине XIII века и несколько позже пожаловано ряду мелких городов Эстляндии, в особенности Везенбургу и Нарве. Под Любекским правом в грамотах королей Датских разумелись не только права и преимущества граждан города Любека относительно общественного устройства и управления, но и законы гражданские и уголовные. В конце XVI века Ревель получил новое издание Любекского городового права, приняв те изменения, что накопились в нем с момента первоначальной рецепции. В систематизированном виде Любекское городовое право, сохранявшее силу в Ревеле вплоть до 1864 года, при всех переменах в политическом положении города, состоит из шести книг: 1) о праве лиц, 2) об имуществах [Обратите внимание на тесную связь личности с имущественными правами. - А. Т.], 3) о праве наследства, 4) об обязательствах по договорам, 5) о преступлениях и наказаниях, 6) о морском праве. Помимо собственно любекского городового права, Ревель в период шведского владычества реципировал также любекский вексельный устав 1662 г. и ганзейский морской устав 1614 г. Жители верхней части города Ревеля, так называемого Вышгорода, не подлежали действию любекских законов, а руководствовались земскими законами Эстляндии; что же касается прочих городов Эстляндии, то в одних имели силу законы рижские, в других эстляндское земское право, в третьих законы Ревеля. Лифляндия. Рига впервые получила особые законы в 1211 году от епископа Альберта (известны под названием jus Gothorum). В 1238 году по просьбе горожан Риге было предоставлено право самостоятельно пересматривать предоставленные ей законы и изменять в них то, что было несообразно нуждам города. Тем самым Рига получила правовую автономию, каковой и воспользовалась, заимствовав между 1279 и 1285 гг. право Гамбурга, более развитое, чем местное, и соответственно более способное удовлетворить нуждам торгового города. Заимствование одной из разновидностей германского городского права имело еще и тот смысл, что создавало правовое единство и удобство при торговых операциях внутри такового правового союза, в связи с чем при рецепции как правило избиралось право того города, с которым реципиент был в наибольшей степени экономически и культурно связан. Гамбургское право на протяжении XIV – XV веков было переработано под воздействием рижско-ревельского, рижско-гапсальского права и путем автономных рижских постановлений. Данная система в основных своих чертах оказалась распространенной не только в лифляндских, но также и в эстляндских и части курляндских городов, где действовали особые статуты, которые обнимали законы гражданские и уголовные и законы о судопроизводстве. Во время польского и шведского господства неоднократно возбуждалась мысль об исправлении рижских статутов, и наконец новый проект рижских законов был составлен около 1653 года членами рижского магистрата Мейером и Флигелем. Подготовленный проект был представлен на утверждение шведскому королю в 1662 г., но не получил утверждения. Тем не менее на практике он вошел в употребление в Риге и составил источник действующего права. По спорному мнению Л. Б. Дорна, "во время присоединения города Риги к России эти статуты были признаны и утверждены Петром Великим" [Дорн Л. Б. Указ. соч. С. 13.]. Данный вывод сомнителен с юридической точки зрения на том основании, что договорными статьями с гражданами Риги 4 июля 1710 г., заключенными гр. Шереметьевым и подтвержденными Петром I, утверждались за Ригой и ее жителями те права, которыми они обладали при шведском господстве [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 351.], т. е. подтверждала верность status quo. Поскольку же шведской властью рижские статуты утверждены не были, а никакого отдельного утверждения их со стороны российского правительства не было, то, следовательно, с формальной точки зрения они не могли изменить свой статус и перейти в разряд законодательных актов. Тем не менее они рассматривались практикой как правовой источник и применялись соответственно, и посему их можно счесть одной из разновидностей обычного права Лифляндии. Курляндия. В курляндских городах не выработалось самостоятельной системы гражданского права, и в большей части крупных городов действовали законы города Риги (пожалованы они были Гольдингену, Виндаве, Либаве, Газенпорту и Пильтену [Там же. С. 253, прим. 3.]); хотя некоторые из городов имели сверх того особое законодательство, как правило касавшееся каких-либо мелких казусов и не затрагивавшее принципов реципированной системы. В Митаве применялся данный ей герцогом Фридрихом в 1606 г. Полицейский устав. Город Либава имел свой торговый устав [Дорн Л. Б. Указ. соч. С. 13.]. Любопытной особенностью круляндского права стало постепенное вытеснение заимствованного городового права местным земским и субсидиарными его источниками, в ряде же городов (в Polizeiordnungen"ах Митавы, Бауска, Фридрихштадта) допускалось использование земского права как вспомогательного источника, устранявшего систему субсидиарных источников городового права. В Якобштадте, по заявлению курлнядского комитета, ревизировавшего 1-й вариант остзейского свода Р.-И.-Л. Самсона, магдебургское право действовало еще до конца XVIII века и судопроизводство происходило на польском языке. Но с введением немецкого языка в присутственных местах действие магдебургского права прекратилось и оно было заменено земским курляндским [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 253.]. Положения о крестьянах. Древнейшим остзейским законом, регулирующим крестьянское право, является IV-я книга Вик-Эземльского права, устанавливавшая в частности повинности крестьян перед их господами, тем самым фиксируя и укрепляя сложившиеся отношения. Положения об освобождении крестьян остзейских губерний от крепостной зависимости были изданы для Эстляндии в 1816, в 1817 для Курляндии, в 1819 для Лифляндии и острова Эзель. Данные законоположения и последующие, изданные в дополнение по тому же предмету (в 1856 г. для Эстляндии и в 1860 г. для Лифляндии [Дорн Л. Б. Указ. соч. С. 13.]), содержавшие положения по частному крестьянскому праву, не были включены в состав III-й части Свода местных узаконений губерний остзейских и, соответственно, после завершения работ над гражданско-правовой частью свода продолжали действовать вне кодифицированного акта. Отдельные привилегии, законы и постановления. Автономические источники права - право ландтагов.
Данная классификация источников в определенной степени отражает как представления об иерархии актов, так и исторические основания остзейского права к середине XIX века. Фактическое положение в сфере источников частного права остзейских провинций существенно разнится до издания местного Свода и после него (1-я и 2-я части - 1845 г., 3-я - 1864), что связано не только с появлением нового законодательного акта, в правоприменительной практике вытеснившего все предшествующие источники, но и с произведенной при разработке свода переоценке взглядов на иерархию нормативных актов остзейского права.
Остзейское гражданское право подразделялось на три относительно самостоятельных области: 1) право земское, 2) городское и 3) крестьянское, в свою очередь имевшие значительные отличия в каждой из трех прибалтийских губерний. Данная система оставалась неизменной как до, так и после издания местного Свода. Но несмотря на общий принцип кодификационных работ - обобщение наличного права без привнесения в него каких-либо перемен - издание Свода преобразовало остзейское гражданское право, причем произошло это двояким образом: во-первых, через приведение в известность и придание общедоступной формы всему множеству местных положений; во-вторых, через обращение на него внимания верховной власти. Предшествующие работам по составлению Свода попытки российских властей внести изменения в остзейское право наталкивались на единое препятствие - неизвестность местных законов и вытекающую отсюда неизвестность объема прав, предоставленных по присоединении края к Империи грамотами о сохранении привилегий. Создание Свода устранило эту трудность и уже в ходе кодификационных работ привело к интенсификации имперского законодательства в отношении остзейских губерний - оказались законодательно разрешены вопросы, ранее выпадавшие из поля зрения российской власти и плодившие местные споры и неурядицы, а именно вопросы о заставном владении, матрикуле, дворянском землевладении. Это же имело следствием обращение на прибалтийское право некоторых принципов, принятых в законодательстве общем (например, вопрос о заставном владении был решен не на основании стремлений местных жителей - равно дворянства и горожан - но на основании подхода, выработанного при столкновении с аналогичным правовым явлением в западных губерниях). Хотя активной интервенции общего законодательства в право остзейских губерний не последовало (во многом вследствие неготовности к этому самого общего законодательства), русское правительство отказалось от прежней политики законодательного абсентеизма, что уже само по себе было явлением положительным.
Изначально предполагалось, что Свод местных законов будет подразделяться на пять частей. Работа над первыми двумя была завершена довольно быстро и они были заслушаны в Государственном Совете 14 июня 1845 года; Общее собрание не нашло препятствий к их обнародованию, что и последовало при высочайшем указе 1 июля 1845 г. [ПСЗ РИ. Собр. 2. № 19146.], согласно которому они вступили в силу с 1 января 1846 г. Работа над третьей частью затянулась и в 1-ой половине 50-х годов была близка к полной остановке - перемена произошла только с откомандированием в 1856 году в распоряжение II-го Отделения уже зарекомендовавшего себя блистательным знатоком местного права Ф. Г. фон Бунге. К 1860 году новый проект местного свода гражданских законов был уже готов [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 425.] и в 1864 г. удостоился высочайшего одобрения (вступил в силу с 1-го января 1865 г.). Две же последние части, свод законов процессуальных, никогда не получили силы закона. Положения об уголовном судопроизводстве (к 1852 году в ходе редакций число их статей с 700 уменьшилось до 40 или 50 ввиду сходства местного законодательства с общим) в 1852 г. планировалось включить в общий Свод. В 1852 году Блудов докладывал Государю о своем намерении включить гражданское судопроизводство в один том с материальным правом, но в итоге и этот план не был исполнен. Затем, уже после окончания кодификации гражданских законов, в 1864 году была образована особая, "центральная" судебная комиссия в Дерпте. Она продолжала кодификацию процессуального права, но и ее труды не имели успеха. В то время были уже готовы судебные уставы и естественно рождалось намерение распространить новый судебный порядок на Балтийский край; по сравнению с уставами прежнее судебное устройство представлялось несовершенным. С другой стороны, введение судебной реформы должно было влечь за собой большую ломку всего местного устройства, и это обстоятельство задерживало преобразования. Только в 1889 году были введены судебные уставы в балтийских губерниях. До этого времени балтийские правительственные и судебные места продолжали руководствоваться, согласно п. 3 указа 1 июня 1845 г., "действующими постановлениями", т. е. некодифицированным правом [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 385 – 386.].
Помимо общих, рассмотренных выше, вопросов воздействия Остзейского Свода на развитие гражданского права прибалтийских губерний и перемены в системе источников последнего, необходимо особо остановиться на одном частном, но имеющем значительный интерес вопросе - о силе русского и немецкого текстов III-й части свода. Касательно двух первых данный вопрос возникнуть не может по той причине, что проходил обсуждение в Гос. Совете и получил высочайшее утверждение именно русский текст, с которого, уже после введения его в действие, был сделан немецкий перевод - таким образом, совершенно ясно, что единственным официальным текстом I и II частей свода является русский. Однако при издании III части русский и немецкий тексты были распубликованы одновременно, а в Именном указе 12 ноября 1864 г. не было сделано никакого указания о сравнительном значении разноязычных текстов [ПСЗ РИ. Собр. 2. № 41443.]. Затруднение возникло только в 1869 г. по одному частному случаю, когда обнаружилось расхождение в текстах [Нольде А. Э. Очерки… Вып. 2. С. 497.]. Дело поступило на рассмотрение Гос. Совета, который вынес следующее решение: "при применении местных узаконений губерний остзейских правительственными и судебными властями, как внутренних, так и прибалтийских губерний, русский текст не может быть устраняем заменой его немецким и что посему, в случае какого-либо между ними несогласия, в руководство при таком применении должен быть принимаем текст русский. По сим соображениям Государственный Совет мнением положил: разъяснить всем правительственным и судебным местам и лицам, что при применении свода местных узаконений губерний остзейских как во внутренних, так и прибалтийских губерниях, в случае какого-либо несогласия между русским и немецким текстами свода, в руководство должен быть принимаем текст русский" [ПСЗ РИ. Собр. 2. № 48921 (16 нояб. 1870).]. Тем самым и этот вопрос получил законодательное разрешение, хотя, отметим попутно, ряд остзейских юристов и после решения Гос. Совета отказывались признавать таковую легально установленную иерархию.
Маленькие, но гордые прибалтийские народы любят говорить о своей европейскости, которой все время мешала русская «оккупация». Интеллектуально продвинутые (в разные стороны) российские либералы дружно сочувствуют прибалтам. Люди, заставшие советскую эпоху, иногда с ностальгией вспоминают западноевропейскую средневековую архитектуру Риги и Таллина, и тоже склонным считать Прибалтику «Европой». Но вот о том, что само существование маленьких прибалтийских наций связано с политикой российских имперских властей, почти никто не говорит. Большинство обывателей просто знает из прибалтийской истории лишь «оккупацию» 1940 года. А между тем превращение аморфного аборигенного населения в полноценные, хотя и малочисленные нации, целиком плод политики властей Российской империи в Остзейском крае полтора века тому назад, получившей название русификации. И, разумеется, именно по этой причине современные эстонцы и латыши отличаются такой патологической русофобией - такова благодарность маленьких наций.
Среди наиболее важных вопросов российской жизни второй половины XIX века был вопрос остзейский, или прибалтийский. Остзейским краем именовались три прибалтийские губернии - Эстляндская, Курляндская и Лифляндская (ныне это территория Эстонии и Латвии). Присоединенные к России в XVIII веке, эти губернии сохранили многие особенности местного управления. Наряду с Великим княжеством Финляндским, Царством Польским (до 1831 года), прибалтийские губернии, которых даже в русской прессе часто называли на немецкий манер Остзейскими (напомним, что в Германии Восточным морем - Остзее, называют Балтийское море), оставались почти не интегрированными в состав России. Вся власть - политическая, экономическая и культурная, находилась в крае в руках местного немецкого дворянства и бюргерства, прямых потомков тевтонских «псов-рыцарей» XIII века. Покорив в те времена этот край, где проживали данники Руси, которые впоследствии стали называться эстонцами и латышами, рыцари создали свое государство - Тевтонский Орден, более трех веков угрожавший всем соседям и жестоко угнетавший покоренных аборигенов. После Ливонской войны Орден распался, но завладевшие прибалтийскими землями Швеция и Польша сохранили в незыблемости все права и привилегии немецких баронов. В определенном смысле господство баронов даже усилилось, поскольку центральная власть, которую ранее представляло орденское начальство, теперь была всецело в руках рыцарства и бюргерства.
Присоединив к себе Лифляндию и Эстляндию, Петр Великий сохранил за местными немецкими баронами и бюргерством все старые привилегии, в том числе и сословную систему дворянского управления и суда. Курляндия, присоединенная к России в 1795 году, также сохранила старую систему управления, неизменную со времен Курляндского герцогства. Остзейские немцы и под российской властью управляли Прибалтикой точно также, как в XIII веке.
В этом крае существовал особый правовой режим, отличный от системы общероссийской государственности и характеризовавшийся господством немецкого языка, лютеранства, особым сводом законов (остзейским правом), судопроизводством, управлением и т.д. Функции внутреннего управления краем осуществлялись органами немецкого дворянства. Губернатор любой из трех остзейских губерний, являвшийся представителем центральной власти, вплоть до начала первой мировой войны, был вынужден строить свою служебную деятельность так, чтобы не нарушать привилегий дворянства. В 1801 году все губернии были объединены в единое генерал-губернаторство, однако власть баронов от этого не пошатнулась - большинство генерал-губернаторов сами происходили из остзейских баронов, или были женаты на прибалтийских немках, да и другие генерал-губернаторы быстро находили общий язык с баронами. Стоит ли удивляться, что в 1846 году при генерал-губернаторе состояло всего шесть русских чиновников.
Слово «остзеец», под которым подразумевали прибалтийского немца (в отличие от петербургского немца-мастерового или поволжского крестьянина-колониста) и, что более существенно, сторонника сохранения немецких привилегий в крае, к середине XIX столетия стало обозначать своего рода политическую партию, имевшую огромное влияние в жизни.
В те времена, как, впрочем, и век спустя, в советскую эпоху, Прибалтика почему-то считалась «передовым» и «европейским» обществом. Но ничего не может быть дальше от истины. Во второй половины XIX столетия в прибалтийских губерниях сохранялись в огромном количестве феодальные установления и порядки, уже давно исчезнувшие во всей остальной Европе. Не случайно видный славянофил Иван Аксаков назвал остзейские губернии «музеем исторических редкостей социального и общественного устройства» . Ссылаясь на остзейское законодательство, немецкие бароны умело саботировали все решения центральной власти, стремившейся ввести в Прибалтике общероссийские законы, в частности, земское и городское самоуправление.
Силу претензиям баронов придавало силу то обстоятельство, что в своей массе они действительно были абсолютно лояльны российскому императору. Огромное количество мореплавателей, генералов, администраторов, ученых, вышли из числа остзейского дворянства. Собственно, именно к этому стремился Петр I, сохраняя и расширяя остзейские привилегии. На протяжении полутора веков такая политика давала прекрасный результат - российская власть всегда могла быть спокойной в отношении стратегически и экономически важных прибалтийских земель, а остзейское рыцарство поставляло империи квалифицированные и лояльные кадры в военный и административный аппарат государства.
Остзейцы отличались и некоторыми личными качествами, выделявших их на фоне некоторых категорий российского дворянства. Так, для них не было характерно презрение ко всем видам трудовой деятельности, что было столь свойственно для польских шляхтичей, да и некоторых русских старосветских помещиков. Многие остзейцы не без успеха занимались предпринимательской деятельностью. Стремление к получению образования также была присуща остзейцам, и не случайно из числа вышел ряд выдающихся ученых.
В революционном движении остзейцев было мало. Так, среди декабристов было немало немцев, но большинство из них были петербуржскими, а не прибалтийскими немцами. Аналогичным образом, почти не было остзейцев в числе народовольцев и большевиков.
В первой половине XIX века положение остзейцев в России стало особенно значительным. Александр I рассматривал Прибалтийские губернии как полигон по «обкатке» реформ, которые должны будут последовать затем по всей империи. Если в Финляндии и Польше император экспериментировал с конституционностью, то в Прибалтике была предпринята попытка освобождения крепостных. Как известно, Александр I искренне стремился покончить с крепостничеством, но он прекрасно понимал, что при всем своем самодержавии противодействовать главному сословию России ему невозможно. И именно поэтому император попытался превратить Прибалтику в место эксперимента по отмене крепостничества. Это было сделать тем легче, что помещики и крепостные относились к разным народам.
Еще в 1804 году, под давлением официального Петербурга, немецкое дворянство провело так называемый крестьянский закон, по которому за хлебопашцами признавалось минимальное право на землю и определялся объем повинностей крестьян в отношении к своему душевладельцу. До этого времени никаких прав коренные прибалты вообще не имели, и все повинности их определяли по своему усмотрению их господа!
Впрочем, остзейское дворянство достаточно быстро сумело нейтрализовать этот закон, причем в результате различных «дополнений» и «разъяснений» количество феодальных повинностей для крестьян даже увеличилось.
В 1816-1819 гг. все же крепостное право в прибалтийских губерниях было отменено, но вся земля осталась у помещиков, так что освободившиеся крестьяне превратились в безземельных батраков. В Эстонии только в 1863 году крестьяне получили удостоверяющие личность документы, и право на свободу передвижения Барщина, которую выполняли «свободные» крестьяне, отменили только в 1868 году, то есть через полвека после «освобождения».
Стараясь не допустить организованности своих бывших крепостных, бароны стремились расселять своих крестьян отдельными хуторами. Разумеется, вся земля у хуторян была баронской. В 1840 году в собственности крестьян находилось лишь 0, 23 % всей пахотной земли в Лифляндской губернии! Одновременно проводилась намеренная политика алкоголизации коренных прибалтов. Пьянство действительно приняло в крае огромные масштабы. Как признают авторы латвийского учебника по истории Латвии, «погрязнув в алкоголизме, крестьяне стали деградировать духовно» . Не случайно в коренной России в середине XIX столетия существовало выражение «поехать в Ригу», означавшее упиться насмерть.
Сохранились и многочисленные символические действия, демонстрирующие раболепную покорность эстонцев и латышей своим немецким хозяевам. Так, вплоть до начала XX века сохранялся обычай целовать руку барону. Телесные наказания для батраков сохранялись вплоть до 1905 года. Фактически до конца XIX века, то есть десятилетия спустя после отмены крепостного права, в Остзейском крае бароны пользовались правом первой ночи
Основной категорией определения социальной принадлежности человека в Остзейском крае служили понятия: Deutsch (немец) и Undeutsch (ненемец). Собственно, к середине XIX века в 2-х миллионом населении трех Остзейских губерний немцев насчитывалось примерно 180 тысяч, причем их численность постепенно сокращалась не только в относительных, но и в абсолютных цифрах. Но власть остзейцев была прочна и причина этого была весьма прозаична - положение прибалтийских аборигенов официальный Петербург почти никогда не интересовало.
Впрочем, в противодействии введению в крае общероссийского законодательства проявлялось не только оппозиционность остзейцев, а стремление не допустить к участию в управлении местных латышей и эстонцев, живших на собственной земле как люди второго сорта. Доводы против участия местных жителей в самоуправлении остзейцы приводили чисто расистские. Так, уроженец Эстляндии, выдающийся российский ученый - естествоиспытатель, основатель эмбриологии, Карл Бэр об эстонцах отзывался нелестно: «Эстонцы весьма жадны. Уже сама северная страна позволяет легко это предположить; однако же, своих соседей на одной географической широте они в этом далеко превосходят. Отсюда и причины того, что с самого детства излишне набивают желудок и растягивают его... Как и другие северные народы, эстонцы очень любят водку... Что касается духовной культуры, то большинство европейских народов превосходит их значительно, ибо очень мало эстонцев выучилось письму... Из недостатков, кои никак отрицать невозможно, перечислил бы оные: лень, нечистоплотность, излишнее подобострастие перед сильными и жестокость, дикость в отношении более слабых». Так говорил видный ученый, старавшийся быть «выше» примитивного шовинизма. Но остальные остзейцы думали точно также.
Немцы считаются сентиментальной нацией, но немецкая власть есть власть жесткая, лишенная всяких сантиментов. Если у русских крепостников все же могли сохраниться определенные патриархальные чувства к «своим» крестьянам, то у правящих по праву завоевателей остзейских баронов по отношению к коренному населению края могло быть только отношение как к рабочей скотине. В XVII веке посетивший шведскую Лифляндию голландец Я. Стрейтс так описывал быт местных жителей: «Мы проезжали мимо небольших деревень, жители которых были очень бедны. Одежда женщин состоит из куска ткани или тряпки, едва прикрывающей их наготу; волосы у них подстрижены ниже ушей и висят, как у бродячего народа, которого мы называем цыгане. Их домики, или лучше хижины, самые плохие, какие только можно представить, в них нет никакой утвари, кроме грязных горшков и сковородок, которые, как дом и сами люди, так запущены и неопрятны, что я предпочел поститься и провести ночь под открытым небом, нежели есть и спать с ними.... У них нет постелей, и они спят на голой земле. Пища у них грубая и скверная, состоящая из гречневого хлеба, кислой капусты и несоленых огурцов, что усугубляет жалкое положение этих людей, живущих все время в нужде и горести благодаря отвратительной жестокости своих господ, которые обращаются с ними хуже, чем турки и варвары со своими рабами. По-видимому, этим народом так и должно управлять, ибо если с ним обращаться мягко, без принуждения, не давая ему правил и законов, то могут возникнуть непорядки и раздоры. Это очень неуклюжий и суеверный народ, склонный к колдовству и черной магии, чем они так неловко и глупо занимаются, как наши дети, пугающие друг друга букой. Я не видел у них ни школ, ни воспитания, поэтому растут они в большом невежестве, и у них меньше разума и знаний, чем у дикарей. И несмотря на то, что некоторые из них считают себя христианами, они едва ли больше знают о религии, чем обезьяна, которую выучили исполнять обряды и церемонии....» Между тем в современных прибалтийских республиках время шведского владычества считается чуть ли не золотым веком!
Посетивший уже российскую Лифляндию в 1789 году Н. М. Карамзин отметил, что лифляндский крепостной приносит своему помещику вчетверо больший доход, чем русские крепостные Симбирской или Казанской губерний. Это объяснялось не большим трудолюбием латышей и даже не немецким порядком, а просто более эффективной и жестокой эксплуатацией крепостных.
В прибалтийских городах сохранились средневековые цеха, имеющие этнический характер. Так, например, в уставе цеха мясников имелось постановление, что учениками можно принимать только лиц, родители которых были немцами, а из цеха должны были немедленно исключаться все, женившиеся на «не-немках».
Вообще то, что латыши и эстонцы вообще не ассимилировались немцами, как это произошло с более многочисленными полабскими славянами и пруссами, вероятно, объяснялось именно надменностью местных баронов, которые совсем не стремились распространять свой язык и культуру покоренным аборигенам, так как общая культура могла бы уравнять их в правах. Впрочем, в середине XIX века онемечивание латышей и эстонцев казалось вполне возможным. Количество «стыдливых латышей» и «можжевеловых немцев» из числа эстонцев, перешедших на немецкий язык и относящих себя к немцам, действительно росло. Еще полтораста лет тому назад ни латыши, ни эстонцы не отличались национальным самосознанием. Они не имели даже имени своего этноса. То, что эстонцы и латыши вообще сохранились как этносы, целиком заслуга российских имперских властей.
Например, в это время эстонцы называли себя «maarahvad», т.е. «крестьяне», «деревенский народ». Финны и сейчас называют Эстонию - «Viro», а эстонцев - «virolainen». Это связано с тем, что в виду отсутствия общего названия финны называли всю территорию по названию наиболее близко к ним расположенного района, т.е. по эстонски «Viru». Отсутствие самоназвания говорит о неразвитости самосознания и неспособности мыслить себя единым народом и тем более отсутствие потребности к формированию национального государства. И только в 1857 году учредитель газеты на эстонском языке «Perno Postimees» Йоханн Вольдемар Яннсен (1819-1890 гг.) вместо прежнего названия «maarahvas» ввел новое название - «эстонцы»
Хотя у обоих коренных прибалтийских народов примерно с XVI-XVII веков существовали письменность и выпускались отдельные литературные произведения с использованием латинского, польского и готического шрифтов и немецкой орфографии, но на деле литературных норм еще не существовало. Первая газета на эстонском языке издавалась пастором О. Мазингом еще в 1821-23 гг., но вообще только в 1843 году пастор Эдуард Аренс составил грамматику эстонского языка (до этого для немногих произведений на эстонском использовали орфографию на основе немецкого стандартного правописания).
Только в 60-70- гг. XIX века латышский просветитель Атис Кронвалд создал такие новые для латышей слова, как: tevija (Родина), Vesture (история), Vestule (письмо), dzeja (поэзия), и др. Первый учебник латышского языка вышел в Риге на русском языке в 1868 году!
Наконец, еще одним, едва ли не самым показательным примером «особости» Прибалтийского края, было положение местных русских. Фактически они находились в положении иностранцев, хотя многие из них проживали здесь уже много поколений. Еще в XVII веке многие русские старообрядцы, защищая свою веру, бежали в тогдашнюю шведскую Прибалтику и в герцогство Курляндское, владетель которой герцог Якоб сам приглашал переселенцев из России, надеясь восполнить убыль своих подданных после эпидемии чумы. В Курляндии русские основали город Крыжополь (по-немецки - Крейцберг, ныне - Крустпилс). После присоединения Прибалтики к России количество русских переселенцев увеличилось незначительно. Причина была понятна: свободных земель здесь не было, гнет баронов был явно свирепее, чем «своих» русских помещиков, а в городах русские купцы и мастеровые вынуждены были испытывать давление со стороны местных немецких цехов.
Только в царствовании Екатерины II, в 1785 году русские рижане получили, наконец, право выбирать городское самоуправление и быть избранными. Так, не прошло и семидесяти лет после окончания Северной войны, как завоеватели наконец-то уравняли свои права с завоёванными. В правление Екатерины делались попытки укрепить влияние русской культуры и образования в Остзейском крае. В 1789 году в Риге было открыто первое учебное заведение с русским языком обучения - Екатерининское училище. Но вообще официальный Петербург вероятно, вообще не знал о русских Остзейского края. Достаточно сказать, что о существовании в Риге многочисленных старообрядцев изумлённый царь Николай I узнал совершенно случайно после того, как староверы необдуманно опубликовали печатный отчёт о своей деятельности.
В 1867 году в Риге из 102 тысяч жителей немцы составляли 42,9 %, русские - 25,1 %, латыши - 23,6 %. Такой показатель наглядно показывал роль каждой из этнических общин в Прибалтике.
Местные русские, впрочем, за время жизни в балтийских провинциях России также приобрели особые черты. «Странное превращение, - пишет в 1876 году «Рижский вестник», - совершается с заезжим русским, когда он проживет несколько лет в так называемом Прибалтийском крае. Он становится чем-то жалким... обезличивается, как стертый пятак. Оторванность от корня приводит к потере национального характера, обыкновенного русского склада ума, языка и даже самого вида». Один из русских рижан, В. Козин, поместил в 1873 году в этом же «Рижском Вестники» такие стихи:
Славно тут жить... да не очень:
Нет здесь простору, приволья,
Негде широкой натуре
Здесь во всю ширь развернуться.
Прячут здесь мысли под спудом,
Держат язык за зубами,
Держат сердца под корсетом,
Руки как можно короче.
То ль дело в нашей стороне!
Ходишь себе нараспашку.
Все так привольно, что любо,
Все так манит разгуляться.
Шапку чертовски заломишь.
Руки упрешь себе в боки:
«Вы, дескать, мне не указка:
Знать не хочу, да и полно!..»
Вот таким было положение Остзейского края в составе империи. Понятно, почему остзейский вопрос воспринимался столь болезненно русским обществом.
(Продолжение следует)
Сергей Викторович Лебедев, доктор философских наук
Аксаков И.С. Полн. Собр. Соч., Т.6. 1887. С.15.
Кениньш История Латвии. Учебник. Рига, 1990, с. 108
Я.Я.Стрейтс. Три достопамятных и исполненных многих превратностей путешествия по Италии, Греции, Лифляндии, Московии, Татарии, Мидии, Персии, Ост-Индии, Японии... Издано в Амстердаме 1676г перевод Э. Бородиной ОГИЗ-СОЦЭКГИЗ 1935 г. Стр. 141
Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1980, с. 32-33
